Сограждане, торговцы, дамы наши, Приветствую почтенное собранье. Прошу вас, навострите уши ваши И к представлению направьте все вниманье. Его даем мы вам не для потехи, Но для того, чтоб правду показать. Чтоб с божьей помощью и без помехи Вы эту правду здесь могли узнать. ("Нынешние братья". Начало XVI века)
Переливаются пестрые краски старинных витражей, пробуждая к жизни картины прошлого. Стремительные острые своды готических соборов и приземистые, мощные, как крепости, стены соборов романских расцвечены шествием ликующих призраков средневековья. И снова эхом праздничных песен гудят почерневшие колокола, когда ветер бьется о медные бока...
Сегодня мы поговорим о развлечениях, доступных средневековому человеку, о праздниках и обрядах, в которых он принимал участие. Конечно, наш рассказ не обойдется без упоминаний о волшебстве: все, присущее человеку средневековому, присуще и герою фэнтези.
Во славу "мая"! С древних языческих времен сохранила память празднества, связанные с круговоротом сезонов, лунными и солнечными циклами, рождением и созреванием зерна — словом, всем тем, что является основой жизни земледельца. Завоевать благосклонность своенравных сил природы всегда было непростой задачей. Богов и духов умоляли, им приносили жертвы, их развлекали пением и танцами. Самых красивых дев отдавали в жены божествам рек, ветров, солнца — убивая девушек на алтарях или бросая в поток (или просто оставляя на произвол судьбы на пустынном острове, как это случилось с царевной Ариадной, принесенной в жертву Дионису).
Позже, когда мистическая ценность человеческой жертвы уже подзабылась, титул "божественной невесты" приобрел иную значимость: теперь избранница получала не только почет и славу, но и некоторую власть над соплеменниками — хотя бы на время праздника. Красавицы уже не погибали ради плодородия земли, а коварные духи, которым они предназначались, превратились в ужасных чудищ, требующих невинных дев на съедение. Но теперь на каждого дракона находился свой герой, а девушка чудесно избавлялась от смертельной опасности.
И майское шествие во главе с очаровательной "королевой" в ликующем танце проходило вокруг полей, по деревне и за околицу, где уже накрывали столы и готовили праздничные блюда.
Вторым главным действующим "лицом" торжества был украшенный цветами, ягодами, зелеными ветками, позолоченными орехами и лентами высокий шест, называемый "маем". Вокруг него заводили хороводы, заключали любовные союзы, ему пели песни и подносили подарки (которые потом становились призами в играх). Каждый участник праздника приносил свой, маленький "май" в виде цветущей ветки — потом, укрепив его над окном или порогом, можно было заманить в дом богатство и счастье.
Хотя с течением времени этот языческий церемониал и стал вызывать все большее подозрение у религиозных фанатиков (а разве не сомнительны забавы, происходящие в темном лесу в полночь накануне Вальпургиева дня?), но все же праздник настолько тесно сроднился с христианской пасхой, что получил "индульгенцию".
В полночь все жители вышли за город в лес; великое веселье наступило после этого в городе; они вернулись утром, когда совсем рассвело, неся на себе "май", нагруженные цветами, душистыми травами и зелеными, густо покрытыми листвой ветками. Никогда не было "мая" красивее этого! Столько было цветов и зелени. Радостно несли они его прямо посреди города. Двое молодых людей пели песню:
Там на морском берегу, Друзья, как сладко петь! Дамы устроили бал, Радостно сердце мое! Друзья, как сладко петь Во славу "мая"! (Из рыцарского романа "Гильом де Доль", конец 12 века.)
Кошачий концерт, обезьяний турнир и смерть петуха Другим языческий праздник, слившийся с христианским календарем, стал "кошачий концерт" — шаривари. Толпы ряженых носились по городу, "изгоняя старуху" (символ старого года), затевая шутливые баталии, атакуя дома и требуя у хозяев "выкупа". При этом все гуляющие вопили, колотили в ведра, сковороды и противни, крутили трещотки, стараясь шуметь как можно громче, чтобы испуганная нечистая сила бежала прочь.
Шутки участников шаривари далеко не всегда были беззлобными: чаще всего в этот день издевались над теми несчастными, кому не повезло в браке. Визгливые концерты устраивали под окнами мужей-подкаблучников, старых вдовцов, которые собирались жениться на юных девушках, или у порога дома женщины, ославленной за распутство. Оскорбления и насмешки были уделом нарушителей морали. Но, несмотря на такую "благую" цель, церковники осуждали шаривари. Считалось, что ряженные, исполняя роли демонов и другой нечисти, словно бы отрекаются от своего исконного образа, созданного по подобию божию.
Тем не менее игра шаривари успешно перекочевала из мира реального в мир фантастический, литературный. Забавные и страшные уродцы-музыканты шествуют по страницам средневековых книг, встревают в романы, саги и поэмы.
Другим персонажем фантастического бестиария средневековых миниатюр стал рыцарь-обезьяна. И, если вам кажется, что это всего лишь метафора, то вы ошибаетесь: потешные турниры дрессированных животных и людей-уродов были одним из самых любимых зрелищ средневековья.
Гистрионы, бродячие скоморохи, часто водили с собой несколько зверей, обученных "куртуазным манерам" и искусству турнирного боя. Обезьянки на собаках, свиньях или козлах, вооруженные копьями и мечами, облаченные в доспехи, сшибались на отгороженном поле, как настоящие рыцари.
А вот люди-шуты, принимавшие участие в потешных турнирах, старались как раз наименее походить на реальных воинов: в женских платьях, вооруженные прялками, верхом на ослах или клячах (которым подчас засовывали под хвост колючки, чтобы животное брыкалось от боли), шуты не только колотили друг друга, но и состязались в ругани. Чем острее и злее было ругательство, тем больше аплодисментов и денег получал участник турнира.
Один из образов комического рыцаря, сложившийся в те давние годы, сегодня стал вровень с великими героями легенд. И его тощий конь, ржавое копье, старость и бредовые поступки отступили на задний план перед великой мечтой об Истинном Рыцарстве, немеркнущей славе и любви к Прекрасной Даме.
Животные играли важную роль во многих средневековых праздниках. Они могли быть предметом насмешек, как потешные бойцы, или почтительного поклонения, как животные в сценах Рождества или появления Христа в Иерусалиме. Но были и животные-жертвы.
Кровавые жертвоприношения зверей и птиц начались в древние времена и просуществовали до наших дней, благополучно пережив и гонения инквизиции, и Просвещение, и протесты "зеленых". Несколько капель крови, которые могут умилостивить злые силы, всегда казались ничтожной ценой. Но жертвоприношение было не простым забоем скота, какое ежедневно происходит на фермах — это особый ритуал, который должен сопровождаться молебном, пением и танцами.
В Испании во время Масленицы обезглавливали петуха или гуся в игровом танце "Петушиный король": птиц подвешивали за ноги на веревки, а танцоры срубали им головы саблями или серпами. В другом ритуале петуха закапывали в землю по шею, а мальчишки с завязанными глазами старались обезглавить птицу. В Германии петуха сажали на высокий шест и плясали вокруг него, словно прося прощение за последующую казнь. Для словаков, болгар и германцев смертью петуха знаменовался конец жатвы, а его кровью благословляли присутствующих.
Сходные жервоприношения-игры были у всех народов: козлодрание на Востоке постепенно превратилось в своеобразное поло с тушей козла вместо мяча, а в латиноамериканских странах до сих пор забивают палками пинату — только теперь животное делается из прутьев, лоскутков и перьев, а внутри него спрятаны конфеты и игрушки.
Чтобы честно и набожно служить нашему создателю, св. Синод запрещает на кладбищах и в церквах игры, в просторечии называемые "играми дураков", вместе с ряжением и прочими бесчестными делами, потому что эти игры покрывают стыдом духовную честность. Всем тем, кто, тем не менее, осмелиться продолжать их, будет угрожать отлучение от церкви... (Постановление Руанского собора (1445 г.)
Карнавал: путешествие из ада на небеса Карнавальные шествия позднего средневековья объединяли в себе множество языческих и христианских ритуалов, праздников, обрядов и действ. Это были своеобразные фестивали, во время которых стирались грани между людьми: богатые и бедные, знатные и простолюдины соединялись в веселой кутерьме карнавального хаоса. Пантомимы, буффонады, шутовские сценки, кукольные представления, штурмы "крепостей" и "кораблей", которые разъезжали по городу на повозках — все это манило как детей, так и взрослых.
Карнавалы проходили между двумя большими постами, и в эти дни люди старались отъесться, напиться и повеселиться как можно больше, "впрок" перед скупыми буднями. Непристойные фарсы и развязность "всепьянейших литургий", венчание Принца Дураков и поклонение Дурацкой Матери были противовесом времени морали и целомудрия. Маски служат второй личиной, границей, отделяющей человека благочестивого от пьяницы, распутника и богохульника, которым тот становится во время карнавала.
На каждом углу попадаются музыканты, жонглеры и певцы, пришедшие на карнавал в поисках заработка — это их шанс прикопить немного денег перед долгой безработицей (во время поста бродячим актерам запрещалось выступать и отвлекать тем самым людей от благочестивых раздумий). Все виды представлений доступны в эти дни: фокусники, глотатели огня, гибкие танцоры, дрессировщики с медведями, собаками и ослами, акробаты на ходулях, на тонких канатах, натянутых высоко над булыжниками мостовых, шарлатаны-гадальщики, шулера, метатели ножей, борцы... Ряженые в костюмах чертей с факелами и хлопушками задирают горожан, шепчут непристойности женщинам и норовят ущипнуть симпатичную девицу. Нестройное пение доносится из кабаков.
В сгустившейся темноте наступает время призраков и мертвецов. Скелеты пляшут танец Смерти — Данс Макабр.
Их жуткие черепа скалятся в улыбках, напоминая о тщете всего сущего, о бренности плоти и неотвратимости Страшного Суда, когда мертвые восстанут из могил для свершения последнего приговора. А пока они всего лишь танцуют среди живых. Их кости — лишь костюмы, а черепа — только маски. Ночные гуляния затягиваются до рассвета и плавно переходят в новый день карнавала.
Апофеозом празднества становились шуточные бои с нечистой силой, которая так властно распоряжалась городом все это время.
Через город адские кормчие тащили чудовищные корабли, с которых призывно улыбались нарумяненные девы со змеиными и рыбьими хвостами. Звездочеты и астрологи выверяли карты, а демоны направляли громоздкие суда по узким улицам. Зеваки пялились на пугающие повозки, мальчишки закидывали чертей грязью и убегали с хохотом, когда те отмахивались от назойливых детей метлами и плетками.
На главной площади адский корабль встречали конные и пешие воины во главе с шутами. "Ландскнехты" бежали на штурм крепости на колесах. Черти скидывали осадные лестницы, отбивались яблоками и петардами, но в итоге бравые защитники города изгоняли нечисть с корабля и поджигали повозку. В пламени кораблей сгорали и прощались все карнавальные грехи, совершенные под маской. Утром жизнь возвращалась на круги своя — на целый год, до нового карнавала.
К ковшику приложимся. Наставлениями отца-целовальника, умудренные и добрым вином упоенные, возгласить дерзаем: "Отче Бах, иже еси в винной смеси. Да изопьется вино твое, да приидет царствие твое, да будет недоля твоя, яко же в зерни и в кабаце. Вино наше насущное даждь нам днесь и остави нам кубки наши, яко и мы оставляем бражникам нашим, и не введи нас во заушение, но избави сиволапых от всякого блага. Опрокинь". Хула мужику да пребудет с вами навек. И со духом свиным. Хозяин Бахусов, иже изъял трезвость из мира, даруй нам пир. Хозяин вина, иже содержишь блудилища мира, даруй нам пир. Хозяин добрый, иже приемлешь заклады от нас, даруй нам пир! (Missa in potatoribus, анонимная пародия 13 века)
"Усердье бедного шута" В Средние века насчитывалось огромное количество актеров разного низкого "амплуа": мимы (танцоры-акробаты), йокулаторы, гистрионы, буффоны, голиарды, фокусники, скоморохи — все они балансировали на грани между наградой и наказанием, поскольку никакое искусство, никакой успех не гарантировали им безмятежного существования. Довольно часто после удачного выступления актера выталкивали взашей, не дав ему ни гроша за доставленное удовольствие, и он мог только поблагодарить бога, что остался цел — отнять деньги у "слуг дьявола", избить и выгнать их считалось делом богоугодным.
Несмотря на это, "низшие" гистрионы продолжали пользоваться успехом у всех классов общества. Известно, что они стекались в города и крупные замки на праздники (свадьбы, турниры, церковные празднества) и прибивались ко дворам знати. Вообще, универсальных актеров, какими их расписывают современные фэнтезийные писатели, было на редкость мало.
И "высокие" трубадуры, и йокулаторы, и "низшие" гистрионы активно сотрудничали и творили коллективно. Вот как сказано о некоторых знаменитых трубадурах: "Ричарт де Бербезиль был рыцарь и бедный вассал /.../ В трубадурском художестве он более отличался, нежели в куртуазном ухаживании или мастерстве рассказа, ибо обычно стеснялся говорить на людях, и всегда в ком-нибудь нуждался для поддержки, и чем больше было кругом добрых людей, тем более он терялся и хуже собой владел. Хорошо, однако, играл он и пел, складно слагая слова и напевы". "Ги д’Юссель /.../ знатный сеньор, владевший богатым замком д’Юссель совместно с братьями своими и эн Элиасом, кузеном своим /.../ и все четверо они были трубадуры. Ги кансоны хорошо слагал, эн Элиас — тенсоны, эн Эблес злые слагал тенсоны [сатирические песни], а эн Пейре к песням всех троих подбирал напевы".
Гистрионов, акробатов и мимов часто использовали как живую рекламу на распродажах. Понятно, что народ, сбежавшийся посмотреть на представление, будет заодно рассматривать товар. Даже духовные лица не брезговали таким способом привлечения покупателей: "Дошло до нас /.../, что некоторые монахи устраивают в известное время года открытые продажи своих вин и, дабы увеличить требование на них, вводят сами или дозволяют входить в свои ограды особам нечистым, нечестным, как-то: скоморохам, гистрионам, игрокам в кости, сводням и непотребным женщинам; что и воспрещаем", постановил папский легат Раймунд, граф Тулузский в 1233 г.
Главными элементами "низкого" жонглерского искусства считались акробатика, музыка и пение; в поучении трубадура Гиро де Калансона жонглеру Фадету также говорится: "Ты должен играть на разных инструментах, вертеть на двух ножах мячи, перебрасывая их с одного острия на другое; показывать марионеток; прыгать через четыре кольца; завести себе приставную рыжую бороду и соответствующий костюм, чтобы рядиться и пугать дураков; приучать собаку стоять на задних лапах; знать искусство вожака обезьян; возбуждать смех зрителей потешным изображением человеческих слабостей; бегать и скакать по веревке, протянутой от одной башни к другой, смотря, чтобы она не поддалась...".
В репертуар жонглера входили песни комического содержания, пародии на "высокий" стиль (на мессы, трубадурские кансоны, баллады), сказки, анекдоты, реальные — разумеется, с точки зрения слушателей — истории, пастурели, серьезные баллады, повести, песни, легенды, рассказы. Наиболее интересные из них передавались из уст в уста и от гистриона к гистриону, распространяясь по всей Европе с большей скоростью, нежели чума. Особенно популярные сюжеты оставались в репертуаре бродячих актеров и городских мистериальных трупп 3-4 века подряд (как история о Теофиле и его сделке с сатаной, легенда о Роберте-Дьяволе и т.п.).
"Высокое" трубадурское искусство не признавало акробатики, делая упор на изящное стихосложение и музыку; считалось нелишним знать искусство "пристойных" танцев, риторику, основные философские и теософские постулаты (чтобы непринужденно вставлять их в беседу или кансону в качестве аргумента), а также куртуазное вежество. Становясь трубадуром, человек прежде всего искал знатного покровителя, а при удачном стечении обстоятельств — Даму, которую он будет воспевать в обществе (тоже своего рода живая реклама, только весьма своеобразного товара).
За прославление сеньора трубадур получал материальное вознаграждение; особо везучим трубадурам перепадали небольшие наделы земли, дома, жены — притом наличие даже горячо любимой жены не освобождало трубадура от "повинности" куртуазной любви к избранной Даме. Если восхваления Дамы признавались знатью удачными, певец получал неофициальное, но всеми признаваемое право на "куртуазную усладу" от Дамы. Это, впрочем, не означало непременного секса — в большинстве случаев услада означала беседу Дамы и ее Певца в интимной обстановке, дарование целомудренного поцелуя и пожимания руки. Дамы, которые удерживали при себе трубадуров, но брезговали оказывать им ответные почести, рисковали быть осмеянными своими же певцами в беспощадных куплетах.
Сходная ситуация куртуазной галантности была и в тех случаях, когда в роли трубадуров выступали женщины или священнослужители — женщины писали стихи и песни в адрес рыцарей, которые выступали в качестве предмета обожания, клирики могли избрать даму сердца или писать кансоны в честь Пресвятой Девы. Иногда, когда священнослужитель чересчур увлекался куртуазной игрой, легат или другой высший клирик делал ему замечание или вовсе запрещал писать мирские стихи.
Трубадур мог "делить" сеньора или даму еще с несколькими собратьями по творчеству; переходить от одного господина к другому без очевидного повода считалось непристойным. Иногда сеньоры пользовались этим правилом, чтобы избавиться от назойливого или надоевшего певца, не оказывая ему почестей и не давая денег, — просто подговаривали кого-нибудь из знатных друзей переманить трубадура, посулив тому большие барыши, а потом, когда трубадур клюнет на удочку и покинет старого хозяина, отказать ему или объявить, что это была шутка. Так трубадур оказывался без хозяина, денег и славы, и его карьера при дворе оказывалась изрядно подпорченной.
"Существует три вида гистрионов. Одни изменяют форму и вид своего тела с помощью непристойных плясок и движений, либо бесстыдно обнажаясь, либо надевая ужасающие маски; все таковые подлежат осуждению, если не оставят своего занятия. Существуют другие гистрионы, которые поступают преступно, не имеют жилищ, но следуют за дворами вельмож и говорят им позорящие и низкие вещи об отсутствующих, чтобы понравиться другим. Эти гистрионы также подлежат осуждению, ибо апостол воспретил с таковыми вкушать пищу /.../, а они годны только на то, чтобы пожирать пищу и злословить. Есть и третий вид гистрионов, которые имеют музыкальные инструменты для развлечения людей, и их бывает две разновидности. Одни постоянно посещают харчевни и непристойные собрания, чтобы петь там непристойные песни; таковые подлежат осуждению. И есть другие, которые называют йокуляторами; они воспевают подвиги властителей и жития святых, утешают людей в их горестях и скорбях, и не совершают бесчисленных непристойностей, подобно плясунам и плясуньям, которые вызывают духов с помощью заклинаний или другим способом. /.../ Следует отметить, что смертельно грешат все те, кто дает что-либо гистрионам. Давать что-либо гистрионам — это то же, что потерять." (Томас из Кабхема, епископ Салисберийский (умер в 1313 г.))
"Дурак умно валяет дурака — да, это дело требует ума!" При дворе, помимо постоянных поэтов и певцов (трубадуров), был еще один класс "шоуменов" — шуты-джокеры. Шуты в Средние века, как правило, отличались врожденным уродством: горб, низкий рост, уродливые пропорции, черты лица — что служило нескончаемым предметом для шуток как со стороны хозяина и его гостей, так и со стороны самого джокера.
Никаких особенных акробатических или стихотворных навыков шуту не требовалось — напротив, чем неудачнее и грубее выглядели его попытки танцевать, кувыркаться или слагать стихи, тем громче звучал смех. Ум карлика-уродца не принимался в расчет, хотя зачастую шуты действительно обладали великими актерскими или литературными талантами (известны легенды о различных знаменитых шутах, о них писали истории и стихи, и недаром эпоха Возрождения сделала фигуру джокера почти мистическим символом затаенного Разума — "Весь ум теперь у дурака в руках, а умный остается в дураках!" (Шекспир, "Двенадцатая ночь").
Хозяин имел практически полную власть над шутом и мог подвергать его унижениям и злым шуткам, когда и как угодно. Домашних скоморохов женили на животных, принуждая публично с ними сожительствовать; поили помоями, закидывали гнилыми фруктами и костями, заставляли ползать под столом с собаками. Если шут влюблялся, это воспринималось как отличный анекдот и повод для бесконечных издевок.
Впрочем, шуты пользовались иногда привилегией дурака говорить правду и превращали в такие же анекдоты истории из жизни своих господ и их знакомых. Лучшие байки даже собирали в особые книжицы, которые пользовались бешеной популярностью.
Шутовской жезл (марот) с головой джокера-черта, украшенный бубенцами, становится пародийным аналогом скипетра короля и посоха священника. Для шутовской культуры характерно воспевание Абсурда, Глупости, Перевертышей — тому яркие примеры средневековых тем Корабля Дураков, Оды Глупости, Всеглупейшего Знания ("Я знаю то, что ничего не знаю", "От жажды умираю над ручьем" — популярнейшие темы для стихов-диспутов). Из шутовской культуры выходят пьесы жанра соти — набор абсурдно-комических сценок; ныне самым близким жанром можно считать гэг. А примером современного гэга могут быть, например, комедии "Монти Пайтон" или братьев Цукеров.
Что почитать о средневековых развлечениях 1.. Гуревич А. Я. Средневековый мир: культура безмолвствующего большинства. М., 1990. 2. Даркевич В. П. Народная культура средневековья. М., 1992. 3. Жизнеописания трубадуров. М., 1993. 4. Хейзинга Й. Осень Средневековья. М., 1988.
Мистерия времен Веселое и мятежное эхо карнавалов все еще бродит по древним городам. То здесь, то там спокойные и солидные жители Европы вдруг вспоминают старинные легенды, полустертые временем рисунки и странно звучащие песни. Над проводами и антеннами вновь поднимает уродливую голову дракон Тараск, готовый шествовать по улицам за юной девой; взвиваются знамена средневековых цехов; из темных переулков выбираются ряженые черти и демоны, и грохот турнирных доспехов знаменует готовность воинов к сражению. Снова поют трубадуры в честь прекрасных Дам. Ветер треплет шелковые ленты пышно цветущего "мая", а молодые влюбленные ведут нескончаемый хоровод — еще одно кольцо на стволе мирового древа Вечности.
У средневекового общества было множество развлечений, правда, они могли себе это позволить довольно редко. Были широко популярны шахматы и довольно часто в них играли на деньги; широко была распространена игра в кости. Правила игры в кости были довольно просты и в нее играли все слои общества, даже духовенство.
Некоторые игры, которые были популярны в Средневековье, например боулинг, популярны и по сей день. Популярным времяпрепровождением были шашки, триктрак. Дети боролись, плавали, ловили рыбу и играли в игру, которая была помесью тенниса и гандбола. Средневековые рыцари считали свое обучение отдыхом.
Зрители того времени часто принимали участие в петушиных боях, также участвовали в травле собаками привязанного быка. Напиться в местной таверне для многих взрослых считалось лучшим отдыхом. Во время уборки урожая, сельские жители могли собирать яблоки или охотиться в ближайших лесах, только с разрешения хозяина замка. Ястребы обучались охотиться на птиц во время игры, и каждый средневековый замок имел соколиного охотника, назначенного обучать молодых птиц для этого вида спорта.
В средневековые рождественские развлечения входила игра «Король боба». Суть игры заключалась в том, что маленький боб запекали в хлебе или пироге и тот, кто его находил, именовался королем банкета.
Отправлено: 06.12.08 16:42. Заголовок: Подумалось, что тема..
Подумалось, что тема будет вполне уместна именно здесь. Забавная заметка о куртуазной любви, но, как говорит господин барон, чем бы дитя не тешилось, лишь бы не вешалось. Статья с миниатюрами
цитата:
Гастон Парис, французский филолог-медиевист, в высшей степени удачно употребил слово «куртуазный» * для обозначения того типа любовных отношений, который мы здесь рассматриваем. Действительно, игра в куртуазную любовь возникла при княжеских дворах феодальной Франции. Играя в эту игру, демонстрируя умение изысканно завлекать женщин, придворный подчеркивал свою принадлежность к миру избранных, свое отличие от «деревенщины». Куртуазная любовь была прежде всего знаком престижа в мужском обществе, благодаря чему влияние созданной поэтами модели оказалось столь сильным, что смогло со временем изменить отношение к женщинам в обществе в целом. Первоначально хотя бы к определенной категории женщин, поскольку деление общества на классы распространялось и на женщин. Водораздел, отделявший «вилланок», с которыми самый утонченный рыцарь мог обращаться, как ему вздумается, от «дам» и «девственниц», был незыблемым. Почему все же феодальная аристократия приняла правила игры в куртуазную любовь? Чтобы ответить на этот вопрос, нам следует рассмотреть матримониальные обычаи того времени. Для ограничения наследственных разделов требовалось сократить количество браков, в которые вступали сыновья благородных родов. Обычно семья стремилась женить одного, по преимуществу старшего, сына. Остальные, предоставленные самим себе, оставались в своем большинстве холостыми. В XII в. благородное рыцарство состояло главным образом из «юношей», взрослых неженатых мужчин, чувствовавших себя обездоленными и завидовавших мужьям. Они не испытывали ущемления в половой жизни, но проститутки, служанки и незаконнорожденные, к чьим услугам они прибегали, были слишком легкой добычей. Достоин восхищения был тот, кто овладевал женщиной своего круга. Символический подвиг, предел юношеских мечтаний, заключался в том, чтобы дерзко соблазнить жену брата, дядюшки или сеньора, нарушив самые строгие запреты и презрев величайшую опасность, так как к верности жен (наряду со способностью их к деторождению) предъявлялись жесткие требования: от этого зависела правильность наследования. Двор был тем местом, где особенно процветала охота за благородными женщинами. Следовало ввести эту охоту в рамки определенных правил. Отношения между мужским и женским миром, которые сложились в результате аристократической матримониальной политики, таили в себе опасность. Куртуазная литература разработала своеобразный кодекс, положения которого имели целью ограничить ущерб, наносимый сексуальной распущенностью.
Примечательно, что служение Даме осмыслялось в тех же терминах, что и служение сеньору. Одним из важнейших качеств здесь является верность, а предательство рассматривается как то, что принадлежит «лже-любви». «Ложные любовники» иногда называются «ганелонами» — по имени знаменитого предателя, героя «Песни о Роланде». «Вознаграждение», которое влюбленный надеется получить от Дамы, у трубадуров и труверов обозначается тем же термином, что вознаграждение от сеньора (guerredon - от guerre, «война», и don, «дар»). Этим вознаграждением может стать ласковый взгляд, шнурок или рукав от платья, но также и разрешение «целовать ее и обнимать», «лежать с ней и обнимать ее нагую».
Проблема того, насколько в концепции куртуазной любви проявляется или не проявляется собственно сексуальное чувство, занимала интерпретаторов и исследователей куртуазной любви во все века и эпохи.
В классической кансоне трубадуров воспевается любовь «чистая», возвышенная, побуждающая влюбленного к внутреннему совершенствованию: только так он может добиться ответной любви Дамы. Но ответная любовь не исключена из мира куртуазных ценностей, просто акцент делается не на ней, а на дороге к ней.
Роль Дамы в системе куртуазной любви не так пассивна, как это может показаться при поверхностном взгляде. Она должна уметь ценить «истинную любовь», и если она слишком долго испытывает влюбленного, рискует оказаться среди приверженцев «лже-любви». В жизнеописаниях трубадуров Джауфре Рюделя и Гильемаде Кабестаня, необходимость оценивать по заслугам любовь и верность вынуждает Даму после смерти возлюбленного уйти в монастырь или покончить с собой. Нравственное самосовершенствование как основа куртуазной любви проявляется особенно сильно в рыцарских романах, возникших уже после того, как в лирике сформировались основные представления о куртуазной любви. Любовь в романах чаще всего разделенная, плотская, что не мешает ей быть «куртуазной», т. е. подвигать и рыцаря, и его даму на постижение высшей нравственной сути рыцарства.
На юге эта любовь, неотделимая от куртуазного существования, носит название fin'amor (прилагательное fina подразумевает идею законченности). Это почти рабочий термин, которым обозначается известный тип чувственных и эротических отношений, относитель-но устойчивый в основных своих чертах, несмотря на то, что индивидуальный темперамент может придавать ему самую разную окраску. Fin'amor — это адюльтер, не обязательно фактический, но воображаемый. Действительно, брак мыслится одним из элементов социального принуждения, тогда как в основе куртуазии лежат личные заслуги и свободный дар. Любая частная любовная ситуация осознается и выражается в соответствии с метафорической схемой, заимствованной из феодальных структур: женщина — это сюзерен, мужчина — ее вассал. Применительно к женщине любовная связь выражается в юридических терминах saisie, saisir («вла-дение», «владеть»); применительно к мужчине — service, servir («служение», «служить»). Клятва верности и даже поцелуй, каков бы ни был их эротический смысл, имеют значение договора. Таким образом, «дама» (от domina, собственно, «жена господина») всегда оказывается более высокопоставленной, нежели тот, кто ее желает: благодаря этому вымыслу (в социальной перспективе эпохи) устанавливается тождество между желанной наградой и дарами, кото-рыми оделяет государь. Поэтому желание символически прибли-жает того, кто его ощущает, к центру двора (средоточию всякого блага); когда оно признано, принято той, кто выступает его пред-метом, оно сообщает onor: это неоднозначное слово означает одно-временно и фьеф, и славу, и принадлежность к paratge (в прямом смысле это слово значит «равенство», но в Провансе оно относилось к куртуазному братству, изолированному от внешнего мира). В определенный момент дама — право выбрать момент по закону остается за ней — дарует (или не дарует) merce: это слово первоначально означало «денежное вознаграждение» (французское merci). Merce предполагает если не дарение себя молящему, то по крайней мере как бы предварительную милость — в ожидании того, что скромно именуется «остатком» или «излишком». В самом деле, fin'amor — отнюдь не платоническая любовь. Ею движет глубокая чувственность, постоянно проступающая в формах ее выражения, насыщающая речь многочисленными (хотя и скромными) эротическими образами — аллюзиями на женское тело, на чарующие ласки, на те возможности, какие открывает перед лю-бящим альков или садовый боскет, на игры с обнаженным телом, которое трудно скрыть от глаз из-за царящей в замке тесноты. Конечно, fin'amor имеет на разных этапах своего развития множе-ство тонких нюансов, которые с точки зрения постсредневековой этики могут показаться казуистикой, иногда граничащей с лицемерием. Случается, сексуальное влечение драпируется в гиперболы, способные ввести в заблуждение современных историков. Но в действительности речь идет о типе поведения, отвечающем куртуазному требованию свободы: обладание и удовольствие выражаются в сослагательном наклонении или будущем времени; это конечная точка всех устремлений — но, как ни парадоксально, fin'amor предполагает словно бы страх перед осуществлением желания, из-за которого оно может ослабнуть. Поэтому возникает чувство, что в самой природе любви заложено препятствие, разделяющее мужчину и женщину. Взаимная любовь окружается величайшей тайной, сводится к чистому обмену словами и жестами, достигая в них своего расцвета. В границах двора единственная дама (супруга сеньора) выступает как бы средоточием многих желаний (всех собравшихся рыцарей); тем самым у любовных отношений есть два аспекта — единичный и множественный. Поэтому ревность абсурдна; но игра предполагает постоянную мысль о других — нескромных свидетелях, всегда безличных, сведенных в один коллективный тип lauzengiers как возможные соперники (gilos) либо собратья по судьбе (cavaliers, domnejadors). Поэтому же, наконец, желанная полнота неизменно хрупка, ее иногда обретают и утрачивают из-за пустяка; полнота эта выражается словом joi, принимающим, в зависимости от контекста, различные, но предполагающие друг друга значения: сознание торжества жизни в весенней природе, согласной с красотой женщины; в любовной благосклонности этой женщины; в сладостном соприкосновении тел. В конечном счете данное слово метафорически обозначает саму даму, в которой сходится все и все получает оправдание.
Но fin'amor существует лишь в пределах двора, той сети отно-шений, что сложились между различными дворами Окситании. Она бы не выжила при соприкосновении с внешним, обычным миром: и она обороняется от него как от чуждой, враждебной силы.
Она знает, что в его глазах (в глазах грубого, слишком мужского мира XII века) она несет в себе скандал и соблазн. Ее не раз будут обличать служители Церкви. В XIII веке она живет в атмосфере единодушного осуждения с их стороны. Именно поэтому она превратилась в своего рода аристократический герметизм, наделенный собственной логикой и собственной рациональностью, которые на сторонний взгляд кажутся порочными и противными здравому смыслу. Все, что не является ею, есть для нее fals'amor («ложная любовь»). Бог, что бы там ни говорили, всегда на стороне fins amants. Желание есть благо само по себе, оно не нуждается в доказательствах. Тщетно и бесполезно подыскивать ему основания в религии или в какой бы то ни было философии. В нем нет иной метафизики, кроме зова красоты и жизни. Тем не менее существует определенный кодекс моральных обязательств, ограничивающих свободу дамы: она должна даровать merci, когда оно заслужено поклонением и восхвалением и отвечает ее собственной склонности. Если дама уклоняется от дара, с ней порывают : тем самым она доказывает, что лишена valor и pris, и сама выводит себя за рамки куртуазного универсума. Fin'amor (в заданных ею самой пределах) была «культурой эротического желания».
Все даты в формате GMT
3 час. Хитов сегодня: 1
Права: смайлы да, картинки да, шрифты да, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, премодерация откл, правка нет
- участник сейчас на форуме